Быть или не быть?
Опять же, гневная мандала. Ее нельзя упускать из виду, особенно если очередной демон подкрадывается в рассуждении чего бы покушать. В нормальной мандале (буддийская космограмма, отражающая взаимодействие энергий, создающих материальный и тонкий миры), где энергии движутся по часовой стрелке, воздух вдохновляет, огонь поддерживает желание, земля планирует, как получить то, что нравится, а вода выбирает лучший вариант действий. В гневной ветер дует на воду, а не на огонь, отчего завистливый ум, узнав, что где-то существует лучшее, чем у него, поднимает шторм и зовет на борьбу с несправедливостью. А обломки здравого смысла собираешь потом, если повезет добраться до берега. Поэтому в арсенале шаманизма так много кар и наказаний, а путь совершенствования лежит через обуздание импульсов и использование в мирных целях энергий гнева, обиды, ревности. А для того, чтобы человек научился управлять такими разрушительными силами, шаманские небеса щедро сыплют ему на голову ситуации, где подопытный в муках отрекается от наведенных социумом иллюзий и смеется в лицо собственным страхам. Болезни, неудачи, отверженность, утрата надежд выглядят в этой системе как наилучшие способы очищения души.
Обратимся к тексту очерка: «Шаману настоятельно предлагают сильно разозлиться и растворить свой гнев в смехе, прежде всего, над самим собой…Обращение духов может носить подчеркнуто унизительный характер… Поэтому, зачастую, вера шамана определяется тем, насколько дерзко он может проклинать небеса за те подарки, которыми они его одаряют. Боголюбие — это, практически, единственная сила в жизни шамана, которая дает ему повод жить. Богохульство зачастую — его единственная молитва. В диком горниле этого парадокса на углях разочарований и в бешеном пламени бушующего гнева рождается и куется клинок его несокрушимой веры, закаляемый ледяным безучастием к тому, что люди называют надеждами на лучшую жизнь».
Примерно то же говорил Заратустра устами Ф. Ницше, но шаман-философ его, кажется, по всем статьям превзошел. В «Кратком очерке» столько пафоса и страсти, что можно ими палить как из пушки по валькириям. Но с другой-то стороны, выскочив из патетических дебрей и отдышавшись, приходишь к выводу, что автор во многом прав. В самой сути, в сердцевине Тувы скрыт сплав льда и бешенства. Эта смертельная игра стихий порождает шокирующие контрасты, от соседства верблюдов с северными оленями до соединения глубочайшей социальной деградации с весьма немаленькими финансовыми вливаниями из Москвы. Народ и власть здесь едины в ежедневных практиках абсурда: вспоминается увиденный по местному ТВ репортаж с какого-то районного праздника, где по пыльной площади брела тощенькая шеренга местных героев труда, состоящая из нескольких пастухов, докториц и неизбежных чиновников. В местной газете увидела фото мальчишки, который перед 1 сентября играл на игрушечной гармошке, пытаясь заработать на школьную форму. Прочитала объявление про очень дешевые гробы, потом – аналитику про подковерную войну туземных чиновных кланов. Все правильно – жизнь здесь танцует на бритвах пограничных ситуаций. Может быть, даже один щелчок может ссыпать в хлам плеяду щекастых тарбаганов, нацепивших дорогие пиджаки с депутатскими значками. А уж простого человека все еще проще: днем может сбить обкуренный водитель, ночью – зарезать люмпен, за сотовый телефон или даже просто так.
Все здесь парадоксально, все обостряет чувства. И даже не удивляешься, когда общая «коммунальная» реальность временами словно идет рябью, как картинка в неисправном телевизоре. Или вдруг ловишь себя на том, что восприятие расщепляется на несколько потоков, или ощущаешь, что привычные иерархии рассыпаются, как песок. Но сверху эта ежедневная провокация покрыта пленкой умиротворенной буддийской созерцательности.
Несвоевременные мысли
— Наташа, ты играешь дунгу-у-р? — спрашивает Кен Хайдер, когда мы отправляемся к аржаану (источнику) недалеко от Кызыла.
Дунгур – это шаманский бубен, у меня такого, конечно, нет, а у Кена есть, и он обтянут шкурой газели. Кен и его вечный спутник антрополог Тим Ходжкинсон – это двое пойманных Тувой англичан. Кен — высокий осанистый мужчина, шаман и первый ученик Таш-оол Бууевича Кунга. Их познакомил командир тувинской «шаманской дивизии» Р. Кенин-Лобсан еще в начале 90-х, когда Кунга своими руками строил хурээ (буддийский храм) в родном селе Самагалтай. Кенин-Лобсан привез иностранного туриста посмотреть на местного энтузиаста. Дальше все произошло очень быстро: энтузиаст увидел в англичанине какие-то только ему ведомые знаки, и обратно Кен уехал уже шаманом. Такие вещи случаются редко: вопреки творимой в Туве вакханалии, когда бубновладельцы плодятся, как саранча, и главным является не наличие дара, а взносы в шаманский профсоюз, настоящее благословение небес также уникально, как уникален яркий талант в любой человеческой сфере.
Камлания Кена подобны его девяти красным менге — они похожи на короткие яростные схватки. Наверно, и духи овладевали Кеном, как хищные звери, в такой же свирепой атаке? Менге (родинки) – в тибетско-монгольской астрологии такой же фундаментальный признак человека, как знак зодиака в западной. Опытный астролог-зурхачи извлекает из этого бездну информации, но даже для полного профана типа автора этих строк понятно, что у обладателя девяти красных менге много огня. Это волевой, стремительный прямолинейный человек, прирожденный лидер.
Возле первого нашего объекта – аржаана (источника) недалеко от Кызыла, все происходит так быстро, что едва успеваю схватить фотоаппарат. Таш-оол Бууевич поджигает над костром веточку пекинского можжевельника и звонит в какой-то хитрый двойной бубенец. Кен хватает бубен и начинает лупить в него, как в барабан:
-Earth! Mother-earth…
Голос его набирает вдруг такую мощь, что умолкают вечно шумящие деревья. И тут все кончается.
Второй объект нашего посещения – поляна недалеко от большого ова – видимо, является постоянным местом поклонений. Ветки окрестных деревьев буквально унизаны благодарственными шарфами-кодаками, которые подносят обычно в знак уважения духам и людям. Здесь впервые удается увидеть Т.Б. Кунга в облачении, для шамана его ранга манчак у него достаточно простой, без наворотов. У Кена, кстати, костюм аскетичный, у других учеников Т.Б. они вообще похожи на монашеские черные ризы, но с неизменной диаграммой Инь-Ян. Здесь Таш-оол Бууевич работает с бубном Кена и говорит свое «маралуха нада, маралуха!». А Тим после поворачивает бубен изнанкой вверх и объясняет автору этих строк, как устроен шаманский космос.
Самым впечатляющим был третий адрес – аржаан в горах, куда машина долго ползла по скверной опасной дороге. Здесь мы и встретили пастуха семидесяти с гаком лет, здесь Кен погромыхал своим бубном над моей головой. Теперь понятно, что чувствует ковер, когда по нему лупят выбивалкой, зато потом было легко и хорошо, словно из тебя выколотили всю скопившуюся за год гадость. Аржаан в горах не просто священный, а еще и целебный. На горке стоят специальные бараки, в них летом тувинцы живут целыми семьями и лечатся местной водой. Говорят, недельного курса хватает до следующего года. На обратном пути в голову лезут мысли, что земля Тувы одних заряжает яростью, других наполняет смирением, а небо маленькой республики, беспощадное в своей красоте, словно вибрирует на сверхчастотах, запредельных человеческому восприятию. А шаманы это, видимо, декодеры небесных смыслов и трансформаторы чуждых энергий. Поэтому многие из них спиваются или быстро умирают – энергии-то слишком жесткие.
Машина времени
Оказывается, не в одной Туве водятся чудеса. Уже после второй поездки набиваюсь на интервью, хотя англичане по-русски говорят так себе, а у автора этих строк запас английской лексики на уровне пятилетнего ребенка. Но нам хватило, чтобы поговорить, в том числе о сложных вещах. Тим и Кен впервые приехали в Россию еще в конце 80-х, угодив на волне перестройки на большой рок-фестиваль. Уже тогда они вместе исполняли импровизации с этническими мотивами, Кен, разумеется, играл на ударных, а вотчиной Тима были электроника, саксофон, кларнет и струнные. Уже в Туве и гораздо позже к ним присоединился народный артист Республики весьма известный здесь музыкант Гендос Чамзырин (бубен и горловое пение).
А второй раз англичан занесло уже в город Новосибирск, где они должны были выступить в академгородке. Что-то там не срослось организационно, и, чтобы скрасить иностранцам ожидание, решено было показать местные диковинки. Так музыканты-странники достранствовались до алюминиевых зеркал Николая Козырева, потому что в это время в городке как раз шли опыты Института клинической экспериментальной медицины под руководством академика РАМН В. Казначеева. Целью была проверка идей астрофизика Козырева насчет уплотнения времени в особых вогнутых зеркалах. Астрофизик Николай Козырев при жизни был чуть ли не парией официальной науки, «настоящие» ученые шипели ему в спину, а все потому, что Козырев задумался о природе времени и его взаимодействии с энергией. Он выдвинул теорию о том, что небесные тела это машины по выработке энергии, а сырьем для переработки служит время. Время, таким образом, становится физическим процессом, обеспечивающим поддержание жизни во вселенной, оно может течь с разной скоростью, его можно задерживать, уплотнять и пр. Товарищ Тим и товарищ Кен не дрогнули перед неизвестностью и смело полезли в экспериментальные зеркала — алюминиевые стаканы, которые были сделаны из свернутых в полтора оборота пластин, внутри которых стояли кресла и аппаратура.
Потом в прессе писали, что участники эксперимента улетали кто в прошлое, кто в будущее, а в реальной жизни якобы быстро и трагически погибали. А вот Тим и Кен живы-здоровы, пребывают в редкостном мире с собой, играют сугубую альтернативу, получая в процессе массу удовольствия. Они нашли третьего – Гендоса и создали группу «K-space» («Козырев-космос»), которую легко можно обнаружить в интернете и послушать. Опять же, Кен встретил учителя и стал шаманом. По словам Тима, зеркало Козырева просто отправило их в детство, из которого они вернулись очень счастливыми людьми.
Ущелье Кужеге
Кстати, в архаичных воззрениях примитивных народов тоже имеется гипотеза, что время течет по-разному. Время земли, например, значительно медленнее времени огня, и предсказания в восточной астрологии на этом свойстве строятся. Но с примитивных народов что взять? За ними не гоняется научная общественность с целью засадить в сталинский лагерь или грубо отрешить от любимого дела.
А наше время неумолимо летит к финалу. Оно жмется к серому асфальту, а черный внедорожник, жрущий километры, стремится поймать его за пятки. Мы летим в самый конец тувинской географии — в Эрзинский район, в ущелье Кужеге, на границу с Монголией. Подданные ее Величества королевы Елизаветы II не успели выправить разрешение в компетентных органах, но мы решили рискнуть. Кужеге в переводе с тувинского – «коса». Горы и впрямь кажутся плетеными и сильно напоминают места, в которых разворачивалось действие древнего вестерна «Золото Маккены». Конечно, Кужеге ниже Аппалачей, но сама глубокая долина, где встали эти необычные кружевные стены, словно бы предназначена для всяких укромных дел. Меж двух гор расщелина, за ней несколько извилистых каменных коридоров. В коридорах – целые Барби-города с пластмассовыми замками, машинами, пупсами и даже 500-рублевыми купюрами Банка приколов. У духов этого места просят кто детей, кто машину, кто дом, кто богатство. Мы же – ничего, кроме благословений. Потом начинается обряд, и посредине своих яростных воззваний Кен вдруг замирает с воздетым бубном и стоит без движения. Затем опускает руки, стаскивает с головы перьевой убор, и даже затылок его говорит о глубоком потрясении. Оказывается, на Кена из ущелья хлынул поток огненного цвета. Видимо, духи дали понять, что он услышан и замечен.
На обратном пути заезжаем к брату Таш-оол Бууевича, который живет недалеко от ущелья и работает пастухом. Едва входим дом, как натыкаемся на двух тувинских великанов в военной форме. Пограничники! С натянутыми улыбками усаживаемся в ряд, подданные английской королевы пытаются слиться со стеной.
— А какой у вас рост? — беспардонно интересуюсь. – Вы, наверно, самые высокие в Туве? Играете в местной сборной по баскетболу? Не играете? Шпионов видите в свои бинокли? А приехали сюда на лошадях? А их у вас много? А верблюды есть?
От этой трескотни пограничники ошалело мотают головами.
-А у нас в Саратовской области был губернатор, который имел личного верблюда, и целый зоопарк, и особняк, и самолет, и пароход, а потом он перестал быть губернатором и у него все отобрали – самолет, пароход, особняк, зоопарк и верблюда тоже! – мету на погранцов откровенную пургу.
Они долго молчат, потом один тихо говорит «ча» — хорошо!
— Ча, ча, — смеется другой. И вот уже отчуждение сломлено, мысль о срочной проверке документов, слава богу, уходит, а вскоре трогаются в путь и сами погранцы, сев на маленьких лошадок и свесив ноги почти до земли. Жаль, сфотографировать не разрешили. На обратном пути Таш-оол Бууевич, невесть как ориентирующийся в совершенно одинаковых верстах, просит остановить машину и ведет нас к кургану. Это оленный камень, торчащий из земли, как кривой зуб. Страшно даже подумать, какую толщу веков он вспорол своим острием. Никаких рисунков на нем не сохранилось, и шаманы совершают круг почета, проводя ладонями по его шершавым бокам. Следом иду я и, отступив уже в сторону машины, слышу в голове совершенно четкое предложение вывернуть карманы и сложить все к его подножию. Вот ведь! Выкладываю помаду, пластик жевательной резинки и какие-то монетки. Малодушно радуюсь, что оставила в машине сотовый.
Вот как бы и все. Где-то в этих диких песках столетия назад обрел радужное тело буддийский монах, неподалеку отсюда – родовые места силы Таш-оол Бууевича, и еще говорят, что в здешних долинах, безлюдных, как марсианские пейзажи, спрятана одна из баз отдыха В.В. Путина.
А в копилке неправильных воспоминаний остается совсем на дне. Вот картина, как смотрим вечером какой-то сериал. Таш-оол Бууевич вздыхает, шепчет «твою мат!» на острых сюжетных поворотах, переживает, когда любовная линия заходит в тупик, а потом затевает дискуссию о том, совсем ли гад вон тот в высокой тулье или это все-таки наш разведчик. А наутро этот человек, так близко к сердцу принявший киношную историю, рассказывает, как поступил с тремя обормотами, решившими, что его можно безнаказанно избить и ограбить:
— Я сказал «ты умрешь» и послал злой дух.
В итоге один придурок умер очень быстро, другой сел на семь лет, а в поисках третьего к нему же, к шаману, через два месяца пришла женщина.
— Я не знал, что это его мать, сказал, где в лесу тело лежит. Потом уже узнал, кто она и кого искала.
Еще рассказывает, как работал одно время лесничим и чтобы гасить пожары, которые специально устраивали браконьеры, просто вызывал дождь. Как впервые в пять лет погадал родичу и сказал, кого тот добудет на охоте. Как еще в годы развитого социализма к нему тайком приезжала милиция, потому что знала, что он видит по фотографиям.
— У начальника районной милиции пропал родич, вся милиция искала, не могла найти. Я сказал, что тело в подвале в том доме, где его видели в последний раз. Нет, говорит, мы этот дом уже весь перевернули. Ищи, говорю, ищи. Получалось, я командовал этому начальнику. У стены, говорю, за домом лопата будет стоять, бери и копай. Они копали, устали, не верили, хотели все бросить, но на глубине полутора метров тело нашли.
Вспоминается поток пациентов («немножко люди помогаю»), бормотание мантр, плотный, хоть вешай топор, дым от ритуальных воскурений. И горькие слова в адрес современных бубнотрясов:
— Десять шаманов и целителей в одной комнате принимают! Да как такое может быть! Это же силы! Раньше на район два-три шамана активно работали, больше нельзя, духи мешают друг другу.
Конечно, автор неразумно распорядился выпавшим шансом. Мог бы выпросить здоровья, или денег, или чтоб ребенок поступил в институт, а вместо этого то бегал с камерой, то выяснял отношения с окружающей действительностью. Опять же, центральный образ остался совершенно нераскрытым. Но с другой стороны, на то он и центр, ось, вокруг которой пять дней крутился маленький бедлам, чтобы о нем, о самом главном, подумать в последнюю очередь. Да и потом, если ты не врубился толком в первое небо, что будешь писать о девятом?
И все же удалось вывезти из внутренней Африки свою маленькую контрабанду, никому не видимое духовное оружие. Просто всякий раз, когда плюгавая действительность в очередной раз попытается унасекомить, поставить на четвереньки, согнуть и доказать, что ничего сверх обыденности ты просто не достоин, сразу вспоминаешь, что утренние птицы начинают с ноты «соль», что дерево за окном пульсирует, как большое зеленое сердце, что небо над тобой огромно и свободно. Раньше под этим небом жил астрофизик Николай Козырев, про которого вертухаи писали в доносах: «во время драки заявил, что бытие не всегда определяет сознание». А теперь живет Белый Дракон, от которого, как от Мейстера Экхарта семь столетий назад, Бог никогда ничего не скрывал.
Наталья Левенец,
г. Саратов